page-10: В.В. Стасов и П.М. Третьяков: история конфликта

X.

В.В. Стасов и П.М. Третьяков:
история конфликта

Владимир Васильевич Стасов (1824–1906)

художественный критик, историк искусства, общественный
деятель. Вел активную переписку с П.М. Третьяковым.
Вниманию читателей предлагаются фрагменты этой переписки и публицистических работ В.В. Стасова.

Теперь, когда уже несколько времени прошло, я хочу Вас спросить: справедливо ли известие газеты, что Вы присоединяете к своей Галерее и коллекцию покойного Сергея Михайловича? А если правда, не изменится ли этим коренная программа Вашей Галереи (специально русская школа), или же Вы расширите эту программу и на разные школы европейские? {…}

Я хотел еще Вас спросить, не попадало ли Вам в руки «Новое время» от июня или июля нынешнего года, и именно там статья за подписью «Old gentleman». Там были написаны всякие пакости и сплетни (по обычаю «Нового времени») про Москву и москвичей и, между прочим, про Вас. Я, конечно, читал все это с омерзением, <…> и этот мелкий частный случай, вызывающий меня на печатную речь о Вас, совпадает с моим давнишним намерением: однажды печатно и подробно поговорить с нашей публикой про Вас и Вашу коллекцию. Мне бы не хотелось уступать эту честь никому другому, и я бы очень-очень-очень просил Вас не мешать, а, напротив, помочь мне в этом: ведь все равно когда-нибудь кто-нибудь станет же писать и про Вас, и про Вашу галерею; так не лучше ли, чтоб тут было как можно менее вранья и ошибок, и как можно более правды и верных фактов. <…> И потому я решаюсь просить сведений о Вас лично и о Вашей Галерее, о чем я уже не раз просил Вас, и, надеюсь, что Вы мне их дадите, хотя бы краткие, отложив на минуту в сторону Вашу необычайную скромность. В делах истории преувеличенная такая скромность вовсе не идет и вовсе даже не позволительна, а ведь ваша личность и деятельность прямо принадлежат русской истории.

Из письма В.В. Стасова к П.М. Третьякову
20 августа 1892
ОР ГТГ

В.В. Стасов
Фотография. 1890-е

Дом братьев П.М. и С.М.
Третьяковых в Толмачах

Чтобы сделать возможным утверждение завещания, я должен буду теперь же передать в дар городу мою часть дома и собрание русской живописи, разумеется, с условием пожизненного пользования квартирой и заведования учреждением.

Я спешу покончить разные дела, чтобы поскорее иметь возможность уехать в обычное мое путешествие каждою осенью; если поеду через Петербург, то непременно зайду к Вам. Сведений о себе я Вам не дам, так как очень не люблю, когда обо мне что-нибудь печатается.

Из письма П.М. Третьякова к В.В. Стасову
30 августа 1892
ОР ГТГ

Очень часто у нас не обращают никакого внимания или, по крайней мере, самое ничтожное, самое малое на события внутренней нашей жизни самые крупные, на дела в высокой степени исторические и со смыслом истинно национальным. Так было всегда и с Третьяковской галереей, которой значения почти вовсе у нас не сознавали.

Уже давно было известно, что П.М. Третьяков решил принести эту галерею в дар русскому народу, но когда 20 лет тому назад, в 1874 году, он вздумал подарить Москве, в лице его Училища живописи и ваяния, целую крупную половину своей коллекции, собрание картин Верещагина, училищный совет от этого отказался. «Вы думаете, — писал мне 27 апреля 1874 года один из значительнейших наших художников, живописец Перов, — вы думаете, гг. члены обрадовались, пришли в восторг, благодарили Третьякова? Ничуть не бывало. Они как будто огорчились. Никто не выразил никакого участия к этому делу. Они почти что отказались от этого подарка (им хотелось, чтоб Третьяков на свой счет построил дом для галереи) и даже не послали поблагодарить Третьякова… Третьяков прислал письмо, что более не дарит свою коллекцию училищу…»

Потом, кому случалось бывать в последние 20–25 лет в галерее Третьякова, всегда для них радушно открытой, не встречал там никогда более двух-трех посетителей. Вот каков был у всех интерес к ней, вот какое понимание ее великого значения в деле русского искусства, а между тем, конечно, никто бы не мог обвинить эту галерею в том, что ее уже «давно все знают», что в ней «давно все известно»: она с каждым годом все более и более обновлялась новыми приобретениями и никогда не застывала в одних, когда-то раз навсегда устроенных рамках. Находились даже люди из публики, которые нападали на эту галерею и провозглашали, что ее создатель — невежественный меценат, который в искусстве не смыслит «ни уха ни рыла», и после этого только один Крамской отвечал с негодованием на такие атаки, вся же остальная публика и до ответа Крамского и после него равнодушно молчала.

Наконец, когда в прошлом году, после смерти младшего брата, П.М. Третьяков приступил к передаче галереи городу, повторилось то, что было 20 лет назад: члены думы не радовались и не благодарили, а только возбуждали требования, чтобы Третьяков «обеспечил» будущее существование галереи, и дело насилу уладилось, и крупный, небывалый дар перешел во владение города при полном равнодушии и молчании всех властей. Никакое торжество (а их бывает у нас так много, таких пышных и усердных по поводу ничтожнейших событий и людей) не ознаменовало этого значительного дела, истинно исторического, никто не потрудился даже поблагодарить Третьякова от лица русской публики, от лица русского народа. Только в первые дни перебывало в галерее несколько тысяч народа, явно пришедших взглянуть на «новинку», до тех пор, к изумлению, почти вовсе не известную, а теперь вдруг открытую. Не чудеса ли все это…

Поэтому я и нашел, что надо мне пожаловаться нашему «парламенту» — русской публике, на ту небрежность и апатию, которые были проявлены у нас относительно того великолепного пожертвования народу, как пожертвование Третьяковской галереи, во много десятков раз более великолепной, чем собрания картин Бомонта и Хольвеля Карра. И потому желаю, чтоб этому нашему «парламенту» были «представлены все документы», относящиеся до драгоценностей, пожертвованных нашему народу П. М. Третьяковым. <…>

Нельзя не пожалеть, что Третьяковскую галерею назвали «городскою». Это название неверно, слабо и бесцветно; оно не выражает ни истории, ни сущности дела. Эту галерею по всей справедливости надо было бы назвать «Третьяковская национальная галерея». И это по двум причинам: во-первых, все главное содержание ее — национальное, как по авторам, так и по сюжетам; во-вторых же, она принесена в дар русскому народу, стала по преимуществу национальною. Принадлежность собственно городу Москве играет тут очень второстепенную роль…

Многоуважаемый Павел Михайлович, только что узнал, что Вы воротились из-за границы, и спешу послать Вам свою статью о Третьяковской галерее, напечатанную в «Русской старине», декабрь. Там есть крупные опечатки, и я главнейшие поправил в посылаемом экземпляре.

Из письма П.М. Третьякова к А.П. Боткиной
7 декабря 1893
ОР ГТГ

И.Е. Репин
Портрет В.В. Стасова. 1873

П.М. Третьяков
Фотография. 1891

Получил Ваше письмо от 7 сего месяца и статью, которую уже читал в «Русской старине» и которая принесла мне великое огорчение. Что в ней неточно и неверно лично меня касающееся, это мне решительно все равно, но то, что говорится об училище, о публике и, главное, о Московском управлении — я должен
опровергнуть

Я был намерен послать опровержение, как следовало, в редакцию «Русской старины», но перепечатание, т.е. сделанное извлечение в «Московских ведомостях», и начавшиеся по поводу этого толки, вынудили меня сегодня же сделать опровержение в «Московских ведомостях». Посылаю Вам черновик этого опровержения. <…> Как Вы могли напечатать такие вещи, не показав мне, не спрося, не проверив у меня. Это ужасно. <…> Я предчувствовал, что статья Ваша доставит мне неприятность, почему и просил Вас не писать ее. За мое пожертвование Вы первый меня наказали.

Из письма П.М. Третьякова к В.В. Стасову
11 декабря 1893
ОР РНБ

Московское общество никак нельзя упрекнуть в равнодушии к галерее, доказательством тому служат цифры посещавших ее:

в 1881 году — 8368; 1882 — 8416; 1883 — 13761; 1884 — 15646; 1885 — 28749; 1886 — 40018; 1887 — 42688; 1888 — 42335; 1889 — 41054; 1890 — 50070. Можно упрекать некоторых посетителей в неделикатном требовании допущения в галерею в те дни, когда она бывает закрыта, в несоблюдении правил, установленных для посетителей, в крайне небрежном обращении с копировавшимися картинами, в то время, когда копирование еще допускалось, но в равнодушии — невозможно. Городское управление при передаче галереи городу не только не предоставляло ни малейшего затруднения, но я и желать не мог лучшего отношения к этому делу. Предложение было принято тотчас с благодарностью, и даже городской голова отклонил желание мое содержать галерею на мой счет. Передано было дело, как и следовало, в комиссию, заключение которой мне было чрезвычайно отрадно, и заключение это принято Думой единогласно. Я был глубоко тронут отношением Московской думы к пожертвованию и благодарил ее как умел. Никаких ни небрежения, ни апатии не было, повторяю, лучшего отношения я не мог желать, а что не было пустого, ненужного и бесполезного шума, то городское управление очень хорошо знало, что, если бы оно вздумало задать какое-либо шумливое торжество, то оно этим очень бы огорчило меня и наказало, и я сердечно благодарен ему за то, что оно этого не сделало. Что же касается до открытия галереи, то она была открыта так торжественно , как не открывалось ни одно из городских учреждений, а именно: в день перехода галереи городу она была осчастливлена посещением государя императора со всем его августейшим семейством.

Воспр. по:
Третьяков П.М. Опровержение на статью В.В. Стасова // Московские ведомости. 1893. Дек.
№ 342

П.М. Третьяков
Фотография. 1883–1884

Приобретено П.М. Третьяковым
в 1872 году у автора

Верещагин В.В.
Побежденные. Панихида.
1878-1879
Холст, масло. 179,7 х 300,4

Я остаюсь все тем же поклонником Вашего таланта, каким вышел из Вашей мюнхенской мастерской*, и крепко уверен, что имя Ваше должно быть почтеннейшим именем в семье европейских художников.

Comments are closed.